Два письма Сталину

От автора блога.

Мой дед Иван Степанович Панов с семьей приехал в Балей в 1938 году после увольнения из РККА. В этом городе он проработал в разных должностях с 1938 по 1964 годы. Вырастил сына Шурика, погибшего в 1943 году на финском фронте и дочь Галину, мою маму. Если из глубины лет коротко взглянуть на прошедшие с того момента годы – все было в среднем как у всех. Работа, беды и радости, несбывшиеся надежды и неожиданные подарки судьбы. Но для того, чтобы полностью понять состояние моих родных в момент их приезда в город Балей, и то, что им пришлось до этого пережить, нужно прочитать мою предыдущую публикацию «Шесть условий товарища Сталина». Сведения об этих событиях я почерпнул во второй части воспоминаний деда, которые он разделил на три периода: служба в РККА (1926 -1938 г.г.), работа в народном образовании и местных органах народной власти г.Балея (1939 – 1952 г.г.) и работа в геологоразведочной экспедиции (1952 – 1964 г.г.).

Пановы Клавдия Яковлевна и Иван Степанович

А сейчас - продолжение этой истории (далее текст Ивана Степановича).

Письмо первое

… Началом второго периода моей трудовой жизни нужно считать с момента приезда после демобилизации в г.Балей Читинской области. Первое время было очень трудно. Продолжительное время я не мог подыскать себе работу. Сложности моего положения здесь были вызваны несколькими причинами. Одной из причин было то, что я был исключен из партии. Был 1938 год – один из мрачных периодов культа личности Сталина. В то время многие люди из руководящего состава боялись «прикасаться» к исключенному. Второй причиной стало отсутствие у меня какой-либо гражданской специальности – ведь я был сугубо военным человеком.

Очень тяжело было быть длительное время безработным и ощущать к себе пренебрежительное отношение. Положение мое ужасное мог понять только тот, кто сам пережил такое. Очень тяжело переживала сложившуюся обстановку и моя Клавдия Яковлевна. Седина волос у нас с ней появилась еще в армии, когда меня исключили из партии. Здесь этот процесс продолжался.

Хорошо, что наши дети были еще маленькими. Они многое не понимали. Росли и развивались нормально, как многие их сверстники. Шурика я устроил в школу № 3. Так он и учился в этой школе до начала войны.

Приехали мы в Балей в октябре 1938 года в самый канун годовщины Октябрьской социалистической революции. Маленький городок горняков готовился к празднику. Я пошел в баню. Надо было с дороги помыться, привести себя в порядок. Народу в бане было много, многие ждали своей очереди.

Я еще не успел, как следует оглядеться, стоял и думал, как пробраться поближе к кранам, туда, где можно было смыть дорожную грязь. В это время я услышал громкий возглас: «Товарищ комиссар!» Для меня это было удивительно – какой комиссар может быть в балейской бане? Но в это время передо мной, к моему большому удивлению, появился Николай Мясников. Когда в армии одно время я работал комиссаром строительного батальона, комсоргом там был этот Мясников Николай. Так что здесь в бане произошла довольно приятная встреча. Она была еще приятна потому, что в это время у меня в Балее почти никого знакомых не было.

Оказывается, после демобилизации Мясников приехал в Балей и здесь обосновался. Устроился на работу. Вступил в партию. Почему он приехал именно в Балей?  Наверное, потому, что в этом «золотом» городке были хорошие заработки и приличное снабжение.

Тяга в Балей для людей разных специальностей была большая. Сюда охотно ехали не только рабочие, горняки, но и ИТР, учителя, врачи. Мясников работал здесь редактором местного радиовещания. Много дней мы с ним потратили, чтобы подыскать мне подходящую работу, но безуспешно.

Сидели как-то за чашкой чая, обдумывая эту ситуацию, и тут он предложил мне занять имеющуюся в штатном расписании радиовещания должность диктора-массовика. Я согласился. Так мне впервые оформили трудовую книжку и установили оклад 300 рублей. Это была очень низкая зарплата, но что поделаешь, размер оклада определялся не нами.

Но главная трудность была не в зарплате – не было жилья. Жилищный вопрос в этом молодом горняцком городе был очень сложным. Жилой фонд состоял почти полностью из индивидуальных частных домов. Если надо было иметь жилье, то надо было владеть своим домиком. Устроиться на частную квартиру было практически невозможно. Мы с Клавдией Яковлевной такую длинную улицу, как Краснопартизанская прошли почти полностью, заходили буквально в каждый дом, но никто нам на встречу не пошел.

Да и кто мог пустить нас? Домики золотари ставили маленькие. В них свои семьи перебивались в тесноте.

Начал я работать. Читал по радио новости. Жителям города мое чтение нравилось. Я тоже получал от работы какое-то удовлетворение. Но жилья не было. Мы ютились в маленьком домике у сродного брата Петра Позднякова.

Однажды пришла откуда-то жена Петра Груша и смеется. Говорит, что нашла избу, стоит она недорого, всего 300 рублей. А сама хохочет. Оказывается в этой избе стоит печка русская, но настолько маленькая, что без смеха говорить о ней невозможно. Высота печки была сантиметров 60, а длина чуть больше метра.

Купили мы этот дом на 3-ей шоферской улице, на горе, недалеко от кладбища. Изба была без крыши. Как баня. Без сеней. Без ограды. Стены ее очень тонкие, забраны частоколом и с обеих сторон оштукатурены. В стене два маленьких окошечка. Громко разговаривать в избе было нельзя – на улице было все слышно. Я провел в дом радио и повесил репродуктор. Когда шел с работы, то уже метров за 300 слышал свое радио.

В избе зимой было как в юрте: вечером натопишь печку – жарко, а утром холодище. Да, плохое жилье, очень плохое, но все-таки жилье. Потом я сделал крышу, ограду загородил. Моя Клава навела в избе такой порядок, что соседки, заходя к нам, удивлялись, как хорошо было в избушке.

Жилье хоть и плохое, но завели, а с работой стало худо, очень худо. Пришел как-то Николай из райкома партии и говорит:

- Неприятность, Иван Степанович. Выступил секретарь райкома Трубин и заявил: «Почему это у нас по радио выступает исключенный из партии Панов?»  И предложил редактору освободить меня от работы на радиовещании.

Мясников придумал более подходящую формулировку – написал в трудовой книжке: «Уволен в связи с не утверждением штатной единицы». Отработал я здесь немного более месяца. Пришел я домой и рассказал об этом Клавдии Яковлевне.    Посидели мы с ней погоревали снова, а потом я ей говорю:

- А что если написать письмо Сталину?

Клава засмеялась и говорит:

- Ты думаешь, твое письмо дойдет до Сталина?

Да, надежды было мало, и была ли она вообще…

Я сам не верил в положительный исход. До этого я обращался в разные инстанции, но ответы получал такие: «Помочь не можем.»

Однако я сел за стол и написал Сталину письмо. Помню, что в нем были такие слова: «Дорогой товарищ Сталин, я ведь не враг. Пусть разберутся. Если я в чем-то виновен, готов нести ответственность, а если нет моей вины, тогда почему ко мне такое отношение?».

Запечатал, на конверте написал коротко: Москва, товарищу Сталину. Письмо было отправлено в начале декабря 1938 года.

Неделю я был без работы. Потом пришел ко мне сродный брат Петя Филлипов и посоветовал идти работать в районную контору «Союззаготкож» на должность кладовщика-сырьевщика. Кладовщик – это заведующий складом кожевенных товаров: хромовые и шевретовые шкурки, подошвы, подметки, набойки и другие товары.

Этими товарами кладовщик отоваривал людей, сдавших сырое кожевенное сырье, которое принимал сырьевщик. Кожсырье сдавали и население и заготовители. После приемки происходило засаливание сырья и сдача его в промышленность.

В общем, дело сложное, ответственное – а я не только с ним не знаком, но и вообще не имел о нем никакого понятия.

Говорю я Пете:

- Что же ты толкаешь меня в такую беду? Случится что-нибудь и меня исключенного из партии запрячут в тюрьму!

Однако он уверяет меня, что ничего страшного нет, да и сложного в работе тоже ничего нет. Только надо быть поосторожнее. И заведующий конторой сказал, что он покажет и  все расскажет.

Положение у меня было безвыходное, и я согласился. А риск был большой – потом я узнал, что этот же заведующий снял с работы троих кладовщиков и двоих из них посадил в тюрьму за недостачу. Причем подводил их сам же – брал со склада хром, а потом за него отчитывался кладовщик.

Ну вот, вновь испеченный кладовщик приступил к работе. Заведующий показал и рассказал как нужно принимать кожсырье, как проводить засолку. Счетовод показал и рассказал правила «торговли» кожтаварами (точнее правила отоваривания).

Тут же во дворе стоял пятистенный добротный дом. В одной половине его была контора, где трудился счетовод, а во второй маленькая квартира, которую предоставили мне. Сразу же мы и переселились в эту квартиру, а свой «дворец» на 3-ей Шоферской продали за 300 рублей.

Зарплата и здесь была не высокая – 400 рублей. Работа с первого дня пошла нормально. Я скоро приспособился, освоил свои обязанности. А через полтора месяца меня вызвали в Читу на курсы кожевников. Окончив эти курсы, я стал чувствовать себя увереннее.

Жили мы неважно. Слабовато питались. Правда, нас выручали хвосты. При конторе была бойня. Иногда забивали скот, и я брал там бесплатно коровьи хвосты. Обдирали с них шкуру и варили суп. Суп получался наваристый, но…все же это были хвосты…

Положение мое было странное, для меня непривычное. Я 12 лет прослужил в армии, всегда был с народом, с людьми. А тут никто никуда меня не приглашал, ни в каких собраниях я не участвовал. Обстановка была совершенно непривычная. Она меня угнетала. Я был буквально оторван от общества. В нашем коллективе было всего несколько человек: заведующий конторой, счетовод, рабочий-засольщик и сторож.

Но вот в июне 1940 года я получил телеграмму из Читы, из парткомиссии Забайкальского военного округа: «Выезжайте парткомиссию для разбора вашего партийного дела». Я аж подпрыгнул от радости. Понял, что моя жалоба, видимо, дошла до Сталина.

На другой день я выехал в Читу в очень приподнятом настроении. С вокзала я позвонил в парткомиссию. Меня сразу же пригласили. Сказали:

-Товарищ, зайдите, познакомьтесь с вашим делом.

Сразу же меня принял секретарь комиссии, вынул из стола дело и показал мое письмо Сталину. Я смотрю с трепетом в сердце на письмо и, главное, на резолюцию Сталина на моем письме, а из глаз моих текут слезы…

Секретарь посмотрел на меня и говорит:

- Ты что же расплакался, дамочка что ли?

Я ему отвечаю на это:

- Зачем так говорите, вы ведь не знаете, что мне пришлось перенести.

Оказывается, Сталин получил мое письмо и на нем наложил резолюцию: «ЦКК разобраться. И.Сталин». Центральная контрольная комиссия направила письмо в политуправление армии, оттуда оно поступило по месту назначения в Читу.

На второй день меня восстановили и казали, что партбилет получите в Балее, в райкоме партии. В это день в парткомиссии восстанавливалось много других товарищей, исключенных из партии в разное время. Я обратил внимание на одного очень худого и бледного полковника. Он потом подсел ко мне поближе и заговорил:

- Вот сижу я здесь и думаю – следует ли мне восстанавливаться в партии? Мне и жить то осталось немного…

Потом он рассказал, как его пытали в Читинской тюрьме. Говорил, что самая изощренная пытка была, когда вешали за ноги и били по мошонке…

Вот так расправлялся сволочь Хархорин с честными советскими людьми, пока его не разоблачили.

Когда я возвратился в Балей, там уже знали, что я восстановлен в партии – из парткомиссии позвонили в Балей. И в райкоме заговорили со мной по-другому, предложили пойти на работу в райисполком на должность завкадрами. Я согласился, оставаться в «Союззаготкож» не было смысла. Предложенное место работы мне не особенно нравилось, но райком в то время ничего лучшего предложить не мог.

Наше семейное положение не улучшилось. Зарплата оставалась такой же, а с жильем стало еще хуже. В «Союззаготкож» мне в жилье отказали, что естественно, а в райисполкоме жилья почти не было. Более месяца нам пришлось жить в кладовке в том же доме по милости заведующего. Так что мое радостное настроение быстро сменилось поганым. Хорошо хоть моя Клава переносила все наши невзгоды мужественно.

Работа в райисполкоме оказалась довольно неинтересной. Очень частые командировки по колхозам. Зачастую приходилось быть просто тенью председателей колхозов. Удовлетворения от работы не получал. Больше того, я ее просто возненавидел.

Но вот, наконец, снова радость! В начале августа 1940 года меня вызывает военкомат и направляет в Читу в распоряжение облоно. А там по рекомендации облвоенкомата меня назначили комиссаром курсов военных руководителей школ области. С нового учебного года в школах области вводилось военное дело.

По окончанию курсов облоно направило меня в качестве военрука в школу №5 города Балея. В школе меня приняли очень хорошо. И сразу представили хорошую квартиру в учительском доме. Вот тут наше экономическое положение значительно улучшилось. Зарплата военрука была довольно приличная, а тут еще узнали, что я на курсах изучал конституцию и дали мне вести уроки конституции в соседней неполной средней школе.

Жизнь наша с Клавой значительно улучшилась, стало веселее. Работы было много, но она была приятной, душевной. Я снова окунулся в большой коллектив учителей и учащихся.

Учебный год закончился успешно. В первой половине июня 1941 года был проведен выпускной вечер десятиклассников. Было очень весело, у всех было хорошее настроение. На вечере присутствовала и Клавдия Яковлевна. Здорово она плясала на этом вечере с председателем райисполкома Петром Тимофеевичем Худяковым.

Я получил продолжительный отпуск, и мы всей семьей собрались ехать в деревню, в Аренду, к отцу Клавы, Якову Лукичу Гордееву.

22 июня я вышел из квартиры на улицу, где встретился с завучем школы Окунцовым Вадимом. Он сообщил мне печальную новость – началась война.

Письмо второе

В феврале 1938 года решением правительства Балейский рабочий посёлок объявляется городом Балеем, городом районного подчинения. До этого власть осуществлял поселковый Совет. Теперь избирается городской Совет депутатов трудящихся, исполнительный комитет во главе с председателем. Образуются отделы: коммунальный, финансовый, сельскохозяйственный и отдел народного образования.

Первым председателем горисполкома избирался Шумилов Андрей Антонович, затем Бахтиданов Степан Леонтьевич. Позднее избирались и работали председателями горисполкома Полуэктов Пётр Семёнович и Осипов Виктор Николаевич. В 1950 году на эту должность был избран я - Панов Иван Степанович.

Работа исполкома горсовета была очень большая и разносторонняя. Кроме известных задач, возлагаемых на Советы в городе, горисполкому надо было серьёзно заниматься и сельским хозяйством. В подчинении горисполкома было три пригородных колхоза – имени Молотова в селе Новотроицкое, имени Первое Мая в селе Новогеоргиевское и Кузнецовский хутор на территории нынешнего подхоза продснаба.

Партийное руководство в городе тогда осуществлялось районным комитетом партии.

Какими делами занимаются местные Советы -  известно. Общеизвестно, какие задачи решает исполком городского или сельского Совета. Но вот вопросы, которыми занимается председатель исполкома, настолько разносторонние и разнообразны, что некоторые из них могут встречаться в практике одного председателя и отсутствовать в практике другого. Невозможно перечислить вопросы, которые приходится решать председателю горсовета - это немыслимо. Легче назвать вопросы, которыми он не занимается.

Вот мне, в мою бытность председателем горсовета, приходилось иногда заниматься вопросами прямо-таки любопытными. Известно, что в городе Балее тогда было много спецпоселенцев. Среди них немало было католиков, были и служители католической церкви.

Мне доложили, что на приём просится поп, приехавший из г. Сретенска. Надо принимать, куда деваться. Заходит в кабинет настоящий поп, по внешнему виду, конечно, - в рясе, большая борода, длинные волосы лежат на плечах, на шее большой крест.

Предложил я ему сесть и предъявить документы, рассказать, откуда и по какому делу прибыл в Балей.

Он поднимает полу рясы, вынимает из штанин и подаёт мне командировочное удостоверение. Документ как следует. Всё в порядке - угловой штамп, подпись Улан-Удэнского владыки и круглая печать. Потом он мне рассказал цель его приезда так:

- В православную церковь дошли слухи о том, что служители католической церкви, находящиеся в Балее на поселении, тайно ведут среди верующих православной церкви католическую пропаганду и тайно крестят детей жителей Балея. Меня и командировали разобраться в этих вопросах, а о результатах доложить в Улан-Удэ и в Москву.

Я спрашиваю: «Сколько времени требуется Вам на это дело?» Он говорит: «Три дня. Через три дня я вам докладываю о проделанной работе».

Я, подумав, согласился и предупредил его:

- Смотрите, батюшка, не более 3-х дней, я вас жду такого-то числа.

Прошло три дня - попа нет. Прошло четыре, пять дней - его нет. Тогда я вызвал секретаря горисполкома Сергея Васильевича Красноруцкого и даю ему задание: «Найти попа и доставить ко мне в кабинет «живого или мёртвого». В это время уже поступил сигнал, что поп ходит в Новотроицком из дома в дом и, где ему удаётся, крестит детишек.

Двое суток гонялся за ним Сергей Васильевич. Поп избрал хитрую тактику - окрестит одного-двух в Новотроицком и перебирается в Новогеоргиевское, сделает своё дело здесь и опять в Новотроицкое.

Наконец Красноруцкий приволок этого жулика. Он решил подзаработать в Балее, некоторые старушки попали на его удочку. Я этому попу-батюшке сделал такой разгон, что он под конец стал заикаться. Потом я ему говорю:

-  Вот вам 5 минут сроку, через 5 минут вы должны быть на автобусной остановке. Уезжайте немедленно, а своему начальству доложите, что я вас выгнал из Балея за шарлатанство.

Потом мне доложили, что он выехал и даже не сделал отметки в командировочном удостоверении.

Другой забавный случай. Шли слухи, что в Балее исполняет обязанности попа одна старушка (фамилии её называть не буду). В её квартире часто собирались верующие старушки и устраивали там какие-то обряды, богослужения. Причём всё это делалось в ночное время.

Член горисполкома, райвоенком Шеломенцев несколько раз мне жаловался, что эти старушки по ночам ему и его семье не дают никакого покоя. Он жил за стеной двухквартирного дома. Шеломенцев, наконец, не выдержал, приходит ко мне и говорит:

- Иван Степанович, если вы не примете меры, я буду жаловаться в облисполком. Почти всю ночь эти старухи чем-то гремят, что-то катают по полу - чурку что ли? Жить становиться невозможно.

Пришлось запросить по этому вопросу указание в облисполкоме. Вскоре приезжает по этому делу председатель комитета по делам православной церкви при облисполкоме. Фамилию его я не помню, но очень боевой и дотошный, средних лет мужчина, хорошо знающий церковные порядки.

Старушка - поп дома одна, что и надо было. Он представился и говорит примерно так:

- Вы, бабушка, занимаетесь не своим делом, нарушаете закон божий и тем самым берёте на себя большие грехи. Вы же знаете, что попом может быть только мужчина, так записано в священном писании. По закону божьему женщина не допускается даже в алтарь церкви, а вы взяли на себя роль попа! Очень большой грех вы совершили перед господом богом!

Старушка уже упала на колени перед представителем облисполкома и просит прощения, а он невозмутимо и строго продолжает делать допрос и подсчитывать её грехи:

- Свечами вы пользуетесь не освящёнными, опять совершаете большой грех перед богом.

Старушка продолжает, стоя на коленях, плакать и просить прощения за столь великие грехи, а он ей:

- Нет, напрасно вы меня просите, не передо мной вы совершили грехи, перед богом! Теперь вам придётся долго молиться. Причём в церкви, для того, чтобы снять с себя грехи. Церкви у вас в Балее нет, придётся ездить в Читу и несколько раз, за один раз вы свои грехи не отмолите, слишком велики они.

Потом старушка поднялась. Села на стул, плакала и давала обещание больше не заниматься неположенными делами. При этом она задала вопрос:

- Когда будет открыта церковь в Балее?

Он ответил так:

- Дело строительства церкви очень сложное, нужны средства, а у вас их нет. Да и разрешение надо на это. Мы занимаемся этим вопросом, как представится возможность, церковь откроем.

Потом он мне говорил:

- Уверяю вас, что она не будет заниматься этими делами. А если к вам будут обращаться верующие насчёт открытия церкви в Балее, отвечайте так, как я ответил, и ссылайтесь больше на нас, на облисполком.

Но в рассказе о служителях культа я забежал немного вперед. Вернусь к моменту, как меня назначили на должность председателя горисполкома.
 

В 1951 году решением правительства Балей был отнесён в группу городов областного подчинения. Город выходит из подчинения районных организаций. В это время проводится большая организационная работа. По решению обкома партии создаётся оргкомитет. Председателем оргкомитета был назначен первый секретарь Балейского райкома партии Космачёв Пётр Александрович.

Созывается сессия городского Совета депутатов трудящихся. На сессии председателем горисполкома избирается Баранников Николай Алексеевич. Меня тогда избрали заместителем председателя горисполкома.

Все считали, что раз город областного подчинения, значит, будут новые штаты и новые повышенные ставки заработной платы. Однако ошиблись. Новые штаты и, конечно, новые ставки нам не утвердили, заместитель председателя не положен. Мы с Баранниковым оказались на одной ставке председателя - 690 рублей.

Баранникова оргкомитет из горисполкома отзывает, слишком низка зарплата, а меня обязывают исполнять обязанности председателя горисполкома. Баранников позднее был выбран вторым секретарём горкома партии.

Оргкомитет подготовил и созвал первую Балейскую городскую партконференцию. Конференция избрала горком партии. На пленуме горкома избирается бюро и секретари горкома. Первым секретарём горкома партии был избран Пётр Александрович Космачёв.

Таким образом, Балейская городская парторганизация была создана в 1951 году.

Горисполком долго оставался при старых штатах, со ставками времён города районного подчинения. Я часто запрашивал, писал в облисполком. Разговаривал лично с председателем облисполкома товарищем Ужевым П.Ф., но положительных результатов добиться не мог. Однажды, во время личного разговора, он мне  так сказал:

- Знаешь, что говорят в правительстве? Был у Вас горисполком в Балее? Был и есть, ну и пусть работает.

Кто так сказал Ужеву в Москве, трудно сказать, но от такого ответа стало обидно. Такое отношение к нам, к Балею, было несправедливым, и я решил написать письмо И.В.Сталину.

Такое решение я принял самостоятельно. Не советовался по этому вопросу и с горкомом партии, и с членами горисполкома. Решение у меня возникло на основе моих убеждений, что справедливость восторжествует. И я не ошибся.

В 1952 году на имя горисполкома поступает пакет в большом конверте, с черной подкладкой, с грифом – «правительственное». В конверте бумага небольшого размера, на которой напечатано распоряжение. В распоряжении говорилось, что городу Балею присваивается 3 группа.

Сижу я в кабинете, читаю это распоряжение, перечитываю несколько раз и радуюсь. Радуюсь потому, что справедливость восторжествовала.

Вскоре из облисполкома звонок телефона, звонили из орготдела, и у нас состоялся такой разговор:

- Слушай, Иван Степанович, есть новость!

- Мне эта новость уже известна.

- Что, и тебе поступило такое же распоряжение?!

- Конечно, вы как думали? Распоряжение вышло в свет потому, что я писал жалобу товарищу Сталину.

Пётр Александрович Космачёв - первый секретарь горкома партии - в это время был в отпуске и отдыхал дома. Я ему звоню и сообщаю новость. Он удивился такому событию и говорит: «А ну-ка, читай содержание распоряжения, читай всё до единого слова!»

Я прочёл. Он просит второй раз прочесть, но его и это не удовлетворило. Тогда он говорит:

- Скажи, чтобы за мной послали машину, хочу посмотреть своими глазами.

Теперь, когда городу присвоена третья группа, резко изменилась зарплата работникам горисполкома и наступила возможность подобрать кандидатуру на должность председателя горисполкома, а меня освободить от исполнения обязанностей председателя.

В сентябре 1952 года облисполком направил в Балей товарища Окуневских, окончившего в городе Чита совпартшколу. Он и был избран председателем горисполкома.